Институт Насадный смог закончить лишь к концу пятидесятых, когда его
вычеркнули из списков врагов народа, так что несколько лет ему пришлось
работать таксатором в геологоразведочных партиях.
Но уже тогда он начал
заниматься астроблемами, обозначенными на земном шаре, а вести поиск новых
звездных ран, скрытых зачастую под толщами осадочных пород или срытых, исковерканных
ледниками, оказалось невозможно в пору расцвета практической геологии даже в
академическом институте.
Они были не нужны народному хозяйству и представляли
сугубо научный интерес, поэтому Святослав Людвигович официально занимался темой
строения земной коры, организовав в своем НИИ сектор по геологическому
дешифрированию только что появившейся аэрокосмической фотосъемки.
А
параллельно, по собственной инициативе и чуть ли не тайно от руководства
отыскивал геологические структуры, напоминавшие звездные раны.
И вот однажды его взгляд упал на Таймырский полуостров и зацепился за
Анабарский гранитный щит, точнее, за огромную, странного происхождения впадину,
разрезанную рекой Балганкой.
Выдвигать смелые гипотезы было тогда уделом
крупных ученых, поэтому голоса Святослава Людвиговича никто не услышал, а
подготовленную статью никто не отважился напечатать без дополнительных
двух-трех фамилий геологических столпов.
Пережитые блокада и голод создали
особый тип характера, где высочайшее человеко-и жизнелюбие нормально
соседствовали с крайней степенью жадности: если достался тебе кусочек хлеба,
поделиться им можно только с матерью или кровно близкими людьми, но никак не с
чужими.
А на каравай Насадного (впадина была совершенно круглой и напоминала
отпечаток упавшей с неба ковриги хлеба) некоторые столпы разинули рот и готовы
были проглотить его, не жуя.
Тогда Святослав Людвигович забрал статью и засекретил все, что было
связано с Балганской впадиной, - благо, что сектор работал в режиме строжайшей
государственной тайны, допуск к которой имели единицы.
А летом, взяв отпуск, он
в одиночку поехал на Таймыр, не имея пропуска в погранзону, обошел все посты и
добрался до реки Балганки.
Даже чтобы пройти впадину насквозь, потребовалось
две недели: внутренний диаметр отпечатавшегося в земной коре каравая достигал
Семидесяти километров, но был еще и внешний, стокилометровый круг,
очерченный цепью гор, растертых и обработанных ледником.
На дне котловины -
труднопроходимая летом тундра, на ее бортах - развалы голубоватых от лишайника
глыб и камней, которые в дождливую погоду становятся кусками мыла.
А из космоса
все выглядело чистенько и красиво.
К тому же весь отпуск шел дождь - нормальное таймырское лето...
На обратном пути его арестовали пограничники в норильском аэропорту за
незаконное вторжение в зону, причем взяли как шпиона, поскольку с собой у
нарушителя оказался рюкзак с образцами пород и десятки отснятых фотоаппаратом
"ФЭД" пленок.
Препроводили в Красноярск, где посадили за решетку и
возбудили дело.
Институт мог бы походатайствовать и прекратить его в самом
зародыше, а Насадного вернуть домой, но обиженные на него столпы науки
хлопотать за него не спешили, и пришлось два месяца сидеть на нарах, пока шло
разбирательство.
Святослава Людвиговича, наконец, оштрафовали и отпустили, и
даже вернули вещи - рюкзак с образцами и проявленные в кагэбэшных лабораториях
пленки.
Самодеятельность и строптивость кандидату наук обошлись дорого: во
главе сектора сидел уже другой человек, а ему предложили место младшего
научного сотрудника, по сути, - лаборанта.
Да еще строго-настрого внушили, что
Балганская впадина - вулкан и ничто иное, имеет земное происхождение и нечего
отвлекаться на космические глупости.
Святослав Людвигович хотел доказать обратное: таймырская котловина имеет
космическое происхождение, то есть это метеоритный кратер, подобный лунному, и
называется одним словом - астроблема, доселе науке неведомая.
Анализ
привезенных образцов, сделанный в лаборатории тайно от руководства, вначале
обескуражил и поверг в уныние.
Оказалось, Насадный притащил с Таймыра
обыкновенные, ничем не примечательные брекчевидные лавовые и туфовые породы,
характерные для области вулканической деятельности.
А материнскими,
подстилающими породами оказались гнейсы архейского возраста.
Гнейс означало - гнилой...
Консультации с опытными вулканологами и их заключение разочаровали еще
больше.
Насадный не признавался им, откуда привез образцы, чтобы не быть
смешным...
Короче говоря, лет эдак миллионов полета назад из жерла вулкана вырвался
фонтан магмы, пепла, газа и все это разлилось, разлетелось по округе в сотню
километров, перемешалось и застыло.
И так стояло, пока не началось оледенение,
после чего от лунного ландшафта осталась цепочка холмов, расставленных по кругу.
Не ясно только, почему на месте извержения возник не конус, как обычно, а
впадина.
Возможно, произошло опускание участка земной поверхности, а возможно,
на этом месте уже была глубокая котловина, почему и произошел прорыв
расплава...
Святослав Людвигович долго ходил понурый, пока не получил
химических анализов, которые пришлось делать на стороне и за деньги через
одного знакомого лаборанта.
Тот внезапно обнадежил интересным результатом:
химсостав гнейсов и застывшей магмы практически одинаков, разве что последняя
претерпела температурное воздействие.
То есть будто кто-то переплавил эти
гнилые породы и вылил в котловину.
Это значит, нет вулканической магмы и нет жерла вулкана!
И еще заметил, что в лавах и туфах очень высокое содержание углерода,
которого мало в подстилающих гнейсах: вероятно, произошли некоторые
термохимические процессы...
Всю зиму Насадный рисовал апокалипсические картины космической
катастрофы, благо в институте неплохо научили работать с акварелью -
раскрашивать геологические карты.
И выглядели они примерно одинаково: огромный,
до семидесяти километров в диаметре, метеорит или болид приблизился к земле,
вошел в ее атмосферу, и спрессованный воздух разогрелся выше трех тысяч
градусов, и гнейсы, по сути, растаяли под ним, как тает снег от горячего
потока.
А от высочайшего давления произошел выплеск расплава, отчего
образовалась впадина, обрамленная горами.
Сам метеорит либо сгорел в этом огне
и обратился в пепел и газообразные вещества, либо в столб пара, если был просто
блуждающим по Вселенной куском льда.
И осталась на земле звездная рана...
Акварель не позволяла выразить динамику явления - он перешел на масло, и
к весне его комната в коммуналке на Кронверкской превратилась в выставочный зал
живописи, а сам кандидат наук - в одержимого, с блистающим взором,
полухудожника, полуфантаста.
В институте его стали считать не то что больным, а
как бы не очень здоровым человеком, повредившимся на космических катастрофах.
Он же больше всего боялся быть смешным, даже когда в блокадном Ленинграде
умирал с голоду, сидя возле ног часового у хлебного ларька, лениво жующего
горбушку.
Можно бы попросить, но от дистрофии он выглядел как лягушачий
головастик - лоб шире плеч, и голова уже не держится на шее, все время падает
то влево, то вправо, словно поплавок на волнах.
Часовой смотрел, жевал и
ухмылялся...
В начале лета он пригласил к себе домой бывшего подчиненного по сектору
дешифрирования аспиранта Рожина и показал картины.
Часа полтора ошалевший
аспирант рассматривал полотна и схемы, после чего сам стал одержимым, будто эта
нарисованная космическая катастрофа была инфекционным заболеванием.
Таким
способом обретя себе единомышленника, Святослав Людвигович выправил разрешения
на въезд в погранзону и, получив отпуск, снова двинул на Таймыр, теперь уже
вдвоем.
И сделали за месяц в два раза больше, образцов привезли четыре рюкзака
и открыли Пестрые скалы - двухсотметровой высоты обнажение брекчиевидной толщи
на реке Балганке, где отвесная стена была словно раскрашена всеми цветами радуги
и напоминала расцветку таджикских тканей.
Насадный был почти уверен, что отыщет
среди этой пестроты остатки метеоритного вещества или даже обломки его, но
знакомый лаборант из химлаборатории на сей раз сильно разочаровал: ничего
космического в исследованных образцах не нашел.
Кроме той пыли, которая летела
из Вселенной и оседала на землю естественным образом.
Аспирант Рожин слегка
подостыл и стал даже редко появляться у Насадного, а тот тем временем с помощью
молотка и набора зубил крошил и дробил привезенные куски крепчайших пород,
выбирая из каменного праха отдельные разноцветные, а больше темно-серые,
невзрачные песчинки.
А когда надоело, у того же лаборанта купил бутыль тяжелой
воды и принялся высаживать их более современным способом.
Когда этих песчинок набралась хорошая щепоть, Насадный позвал Рожина,
показал ему плоды трудов своих, а также результат собственных минералогических
анализов и сказал:
- Садись, Миша, и пиши кандидатскую.
У аспиранта затряслись руки и
голос.
- А ты?..
А вы?
- А я поехал в Совет Министров выколачивать деньги на экспедицию, -
ответил он, пряча в карман мешочек с алмазами.
Впоследствии Рожин защитил сразу докторскую диссертацию, а сам Насадный
был произведен в членкоры Академии наук и через год - в академики.
оглавление
читать дальше